За окном Иркиной комнаты с видом на МКАД, по которому суетливо, день и ночь, сновали машины, как всегда, было очень интересно. Сквозь немытые, покрытые пылью и грязью окна, пейзаж казался каким-то бесцветным, но Ирке он виделся ярким, насыщенным, и каким-то пугающим. Особенно вечером, когда темнело, и серые многоэтажки Капотни зажигались разноцветными огоньками, Ирке было очень интересно наблюдать жизнь за окном: всё становилось не просто загадочным, а даже похожим на сказку. Вот мелькнула тень в окне за розовой занавеской на седьмом этаже в доме, стоящем слева от Иркиного – в этой комнате жили две девочки. А из соседнего окна того же этажа, на подоконнике которого стоял горшок с геранью, Ирке была видна уже другая квартира – там жила одинокая старушка, которая так же, как и Ирка, часто подолгу стояла у окна и смотрела на мир. На неприступный, жестокий, и такой далёкий мир.
***
Ирка родилась вторым ребенком. Но ей никто не радовлася и не ждал её – мать беспросветно пила, а отца не было, ни у Ирки, ни у её брата, Серёжки, который учился в седьмом классе, когда она появилась на свет. Мать Ирки, Людмила, которую все звали Люськой, ни сном, ни духом не ведала о своей беременности – всё-таки, сорок три года. Часто находившаяся в запоях и в поиске, как она говорила, счастья, Люська обнаружила беременность, когда её подруга и, по совместительству, собутыльница, указала на выпирающий живот:
- А ты, часом, не «в залёте»?
- Да ты что! – возмутилась Люська, - у меня климакс!
- Люська! Твой «климакс» уже «на нос лезет»!
И Люська задумалась – возможно, Нюрка права. Живот действительно большой, и, похоже, что это не газы, а шевеления ребёнка.
В тот день она больше не пила, а собиралась в женскую консультацию: попросила у сердобольной, часто подкармливающей и одевающей Серёжку соседки более-менее приличные носки, постирала своё нехитрое бельишко куском потрескавшегося хозяйственного мыла, который неизвестно, сколько провалялся за ванной, и повесила сушиться на ржавую батарею.
Серёжка, пришедший из школы, обрадованно смотрел на мать: неужели она окончательно решила бросить пить и стать такой, как все мамы? Он так долго ждал этого!
Но мать в этот день оказалась почему-то особенно хмурой и неприступной - она дала сыну подзатыльник и строго наказала не выходить из комнаты.
***
На другой день, отсидев в очереди и изнемогая от невозможности опохмелиться, Люська сидела в кабинете и слушала врача.
- Людмила Никитишна! Поймите – на этом сроке аборты не делают! Где Вы были раньше, скажите? Неужели не нашлось времени подойти к нам хотя бы три месяца назад?
- Я же говорю, что не знала о беременности! – Люська уже начинала кипятиться.
- Но как, скажите, об этом можно было не знать? Вы должны были задуматься, ведь, по Вашим словам, месячных не было, как минимум, полгода! – гинеколог, моложавая женщина лет тридцати на вид, сняла очки в тонкой оправе, положила их на стол и с недоумением посмотрела на Люську.
- Я думала, что у меня климакс! – в который раз попыталась оправдаться Люська.
- Пять лет назад Вы приходили прерывать беременность на таком сроке, когда сделать это было ещё возможно. А в данном случае мы ничем Вам помочь не сможем. Становитесь на учет, рожайте, и отказывайтесь от ребенка, если не имеете возможности его воспитывать, - сказала врач, и, положив на стол ручку, встала из-за стола.
- Но пожалуйста…
- Сдавайте анализы. Направления я Вам уже выписала. Всего хорошего, - сказала непререкаемым тоном врач, глядя всед Люське, которая, ссутулившись, выходила из кабинета.
Когда за Люськой закрылась дверь, доктор открыла окно нараспашку и подбежала к раковине – после таких пациентов руки хотелось мыть особенно тщательно.
***
А через два с половиной месяца родилась Ирка.
Люська уже собиралась, было, написать отказ, но ночью пришло молоко. Старенькая нянечка подошла к завывающей от боли Люське, которая сцеживалась в туалете, и участливо сказала:
- Детонька! Ты не расцедишься. Мастит будет. Покорми ребенка.
- Я отказываюсь! – сказала Люська, и с вызовом посмотрела на нянечку, которая невозмутимо выливала в слив грязную воду из ведра.
- И отказывыйся! – согласно закивала старушка, - отказывайся, детонька, только покорми – грудь-то каменная! Пожалей себя!
Задумавшись, Люська застегнула халат и вышла в коридор. Скоро уже должны были разносить детей на утреннее кормление. Она подошла к открытой двери детского отделения и кивнула одной из молоденьких медсестер:
- Я… это… принесите мне моего ребенка на кормление.
- Хорошо, - кивнула медсестра, - идите, пожалуйста, в палату, и ждите.
Через пятнадцать минут Люське принесли крошечную девочку, завёрнутую в застиранное зелёное одеяльце. Малышка открыла глазки, посмотрела на мать, и будто бы поняла, что от неё требуется. Она прильнула к груди и начала чмокать. Люська долго смотрела не неё, а потом разревелась и решила: пусть будет, что будет, но дочку она не отдаст.
Серёжу очень любили и учителя, и дети, и даже родители. Они уважали мальчика за взрослость, серьёзность и ответственность, не свойственную детям, и, зная его семейную ситуацию, с радостью помогали во всём. Не обошли его вниманием и в этот раз: несмотря на суровые девяностые, для Серёжиной сестренки нашлась одежда, кроватка, и даже синяя немецкая коляска производства ГДР с окошками. Правда, одно из прозрачных пластиковых окошек было треснутым, но это оказалось совсем не важным.
Продолжение здесь:http://www.proza.ru/2014/04/22/685
